Он шлепнул очередного комара. Над трупом жужжали мухи. Лоцца посветила на левую руку мужчины. На его безымянном пальце имелось свадебное кольцо с красным камнем, которое она уже видела на руке Мартина. Но на запястье трупа не было часов «Ролекс». Мартин Крессуэлл-Смит пропал вместе с очень дорогими часами «Ролекс-Дейтона» бронзового цвета.

Грег попытался убить еще одного комара. Из-за резкого движения свет его фонарика заметался среди мангровых зарослей. Что-то черное вырвалось из темноты. Грег увернулся от потревоженного баклана, но при этом его нога поехала в сторону. Он поскользнулся и упал в воду с громким всплеском. Грязно выругался и полез наверх, по пути зацепив труп, перевернувшийся на спину.

Грег застыл.

Лоцца замерла на месте.

На них смотрели пустые глазницы. Губы и нос трупа были объедены, мягкие паховые ткани исчезли, поглощенные извивающейся массой морских гнид. Но внимание Лоццы привлекло нечто иное.

Крюк серебряного багра ручной работы был глубоко погружен в грудь покойника. На рукояти черными буквами было выгравировано слово «Абракадабра». Колотые раны от ножа покрывали торс мужчины в разрывах рубашки. Ему нанесли не менее пятнадцати ударов колющим оружием. Лоцца подалась вперед, направляя луч фонарика. Темная странгуляционная борозда [110] окружала распухшую шею мужчины. Такие же отметины остались и на его запястьях. Его голые лодыжки были связаны веревкой.

Сердце Лоццы билось медленно и ровно. Ее взгляд переместился вдоль правой руки мужчины. Трех пальцев не хватало: они были ровно отсечены по фалангам. Илистые крабы работают более топорно.

Грег с чавканьем и хлюпаньем выбрался на берег. Он зашел на два шага в траву, уперся руками в колени и сблевнул.

Лоцца вернулась к веревке вокруг лодыжек покойника. Полипропиленовый шнур, ярко-желтый и голубой. Это не Барни. Если бы Лоцца была азартной женщиной, она бы поставила на то, что остаток этого шнура был использован для того, чтобы прикрепить жертву к тяжелому предмету под водой, где крабы, рыбы и другие мангровые твари очистили бы тело до костей уже через несколько дней. А потом расчлененные кости погрузились бы глубоко в мягкий ил. Тело исчезло бы бесследно, если бы не крабовая ловушка Барни и перепутанные веревки.

Мысли Лоццы вернулись к Элли, к внезапному провалу в ее памяти и к ее странному поведению. В желудке шевельнулось тошнотворное ощущение. Она играла с ними? Она до сих пор разыгрывает их? Это чертов спектакль?

Лоцца потянулась за телефоном. Хотя они с Грегом были первыми, кто отреагировал на ситуацию, таким делом должна была заняться уголовная полиция штата.

Теперь Элли Крессуэлл-Смит стала главной подозреваемой.

Суд по делу об убийстве

Я сосредоточенно смотрю на свои руки, сложенные на коленях, когда государственный прокурор Молли Коникова поднимается со своего места. Барристер кладет ее папку на пюпитр со стороны обвинения. Молли Коникова — крошечная женщина, похожая на птичку, утопающую в шелковой мантии, обернутой вокруг нее как слишком большие черные крылья. Тонкие губы, клювовидный нос, костлявые, беспокойные пальцы. Ее мышиные волосы тусклыми прядями спадают до подбородка под седым париком. Меня охватывает радостное оживление: это карикатурный персонаж, воплощение слабости и неумения. Конечно же, двенадцать разумных на вид людей в жюри присяжных отнесутся к словам моего барристера гораздо более серьезно, чем к этой мелкой вороне! Мой барристер высокий, белокожий, с волной густых темных волос, в хорошей физической форме, а его судебная мантия выглядит элегантно, а не зловеще. Человек, излучающий ощущение спокойного и проницательного ума; человек, который способен читать мысли присяжных и может сыграть на доверии, потому что он тоже немножко волшебник.

Коникова разглядывает меня. Ее взгляд спокойный, прямой и твердый. Может быть, я недооценила ее? Нет, не думаю. Она выжидает еще секунду-другую, потом смотрит на присяжных: семерых мужчин и пятерых женщин. В среднем мужчины старше. Полагаю, мои шансы во многом зависят от них, поскольку женщины наиболее жестко критикуют друг друга, — наверное, потому, что женские недостатки, которые мы так любим замечать, являются теми изъянами, которые мы не хотим признавать в самих себе. Критические выпады в адрес других женщин — это способ обличения тех качеств, которые мы больше всего недолюбливаем в своей личности.

Тишина в зале становится давящей, напряжение растет. Воздух слишком теплый, свет кажется неестественным. Тревога цветком распускается в моей груди, и я быстро кошусь на запертую дверь. Пребывание в замкнутом помещении всегда плохо влияло на меня. Внезапная мысль о долгих годах заключения — от двадцати лет до пожизненного — наполняет меня таким необыкновенным ужасом, что я ощущаю его, как комок желчи, подступающий к горлу. Я облизываю губу и сосредоточиваюсь на том, чтобы держать руки неподвижно. Как меня учили, я направляю носки туфель на скамью присяжных. По словам адвокатов, это поддерживает меня в наиболее выгодном положении.

Коникова начинает обращение к суду, и ее голос поражает меня. Он совершенно не соответствует ее внешности: полнозвучный, хотя и усиленный микрофоном. Уверенный, но дружелюбный. Мое сердце бьется быстрее.

Мне говорили, что голос — это один из ключевых элементов адвокатуры. Адвокат с плохо поставленным голосом не производит должного впечатления на судью и присяжных и постоянно находится в невыгодном положении. В конце концов, это театр. Все барристеры являются хорошими актерами и превосходными рассказчиками, и далеко не у каждого солиситора есть качества, необходимые для адвоката. Моя тревога растет. Похоже, я действительно недооценила прокурора. Я прослушала часть речи.

— …и в ходе этого судебного процесса, — говорила она, — мы увидим шокирующий портрет женщины, настолько ожесточившейся от ревности, возмущенной предательством и преисполненной ненависти к мужу, что она искусно и последовательно спланировала высший акт возмездия — убийство.

Коникова делает паузу. Единственным звуком остается скрип грифельного мелка, которым пользуется судебный художник.

— Нужно признать, что ее жертва, Мартин Крессуэлл-Смит, сам был далеко не ангелом, — продолжает Коникова. — Судя по отзывам, он был социопатом, который вымещал на своей жене худшие стороны своего характера, но и она тоже вымещала на нем все худшее в себе. Взаимоотношения мистера и миссис Крессуэлл-Смит развивались по порочной спирали; это была изощренная борьба до самого конца. До смерти, — еще одна пауза. Художник поднимает голову, окидывает меня взглядом и возвращается к работе. Мне интересно, кого — или что — она видит.

Я жертва. Я скромная. Несправедливо обиженная.

— Чудовищная война, которая велась между мистером и мисс Крессуэлл-Смит, не ограничивалась супружеской парой. Они причиняли вред невинным людям в качестве побочного ущерба.

Эти слова вызвали некоторое оживление на зрительской галерке. Многие зрители являются полицейскими. Газетчики выдвигали предположения, что одна из юридических стратегий Лоррингтона заключалась в дискредитации ключевых следователей по этому делу — старшего констебля, детектива Лорел «Лоццы» Бьянки, сержанта Корнелла Тримэйна и констебля Грега Эббота. Это якобы было личным делом для них. Присяжные заседатели почти неощутимо подались вперед. Речь государственного прокурора зацепила их на крючок. Они хотели увидеть злодейку. Они хотели видеть, как злодейка будет пресмыкаться перед ними, будет обличена и наказана всей мощью закона. Они хотели увидеть триумф героя. Тогда мир покажется им гораздо лучшим местом. Коникова давала им то, ради чего они пришли сюда, — шанс исполнить их почетный гражданский долг и исправить чудовищное злодеяние. Я знаю, как это работает.