Дневник

В маленькой ванной комнате на первом этаже «Розового коттеджа» я ополаскиваю лицо холодной водой. Подняв глаза на зеркало, я натыкаюсь на свой же осуждающий взгляд. Секунда, и я начинаю спорить сама с собой. Все мои внутренние голоса, грубо разбуженные недавним потрясением, наперебой кричат у меня в голове, стараясь высказать свое, стараясь быть услышанными:

«Откажись! Откажись от этих клиентов, пока еще не поздно! Позвони Холли, скажи, что не можешь здесь работать!»

«Ты только подумай, что здесь можно найти! Все секреты и мрачные тайны, которые скрывают Риттенберги! У тебя есть ключ, и ты знаешь, как отключать охранную систему. «Розовый коттедж» в твоем полном распоряжении, детка. Ты можешь заниматься им неделями, пока не выпотрошишь до конца!»

«Ты серьезно собираешься это сделать? Черта с два, Кит! Даже не думай. Беги отсюда, НЕМЕДЛЕННО!»

«Ты погубишь себя. Стоит перешагнуть черту, и ты уже не сможешь повернуть назад. В тебе всегда это было, Кит, – стремление к саморазрушению, к необратимым поступкам, но на этот раз все очень серьезно. Более чем серьезно».

«Да ладно! Какое еще саморазрушение? Наоборот, будет прикольно. В конце концов, тебе ведь нечасто приходится убираться в доме знаменитого спортсмена».

«А что сказала бы по этому поводу твоя психоаналитичка? Она сказала бы, что тебе необходима помощь. То, что ты собираешься сделать, – ненормально».

«А что такое «нормально»? И кому оно нужно? Я давно подозревала, что так называемую норму сильно переоценивают».

Я слушаю эти голоса и вскоре замечаю, что дерзкая, бесшабашная Кит начинает одерживать верх над Кит Осторожной, Кит Благоразумной. Что ж, да будет так… Я насухо вытираю лицо, выпрямляюсь и делаю медленный, глубокий вдох. Потом я достаю из кармана фартука тюбик неоново-розовой помады. Я всегда держу его при себе. Это моя боевая раскраска. И моя броня. Наклонившись к зеркалу, я аккуратно обновляю на губах цвет – цвет радости, игры, агрессивной женственности. Причмокнув губами, чтобы помада распределилась равномерно, я снова гляжу в зеркало, оценивая результат. То, что получилось, мне нравится. Миленько, игриво, и в то же время – никакой беззащитности. Интересно, что сказала бы по этому поводу моя психоаналитичка. Напоследок я убираю с лица выбившиеся пряди и забрасываю в рот пластинку коричной жевательной резинки. Я давно заметила, что жевательные движения помогают мне сосредоточиться и направить адреналин в конструктивное русло.

Смотрю на часы. Времени остается в обрез. Пожалуй, я еще успею наскоро осмотреть дом, после чего придется приниматься за уборку всерьез. Ладно… Я завожу таймер на часах и, стараясь не смотреть на огромные фотопортреты в гостиной, торопливо поднимаюсь наверх. На втором этаже четыре просторных спальни и кабинет. В первых двух спальнях стоят аккуратно заправленные полуторные кровати – наверное, спальни для гостей. Ничего интересного. Другое дело – кабинет. Он, несомненно, принадлежит Джону. Типичная «мужская берлога». На стенах – черно-белые фотографии иззубренных горных вершин. На полках только документальная проза, в основном – воспоминания участников и героев различных экстремальных предприятий: восхождений на недоступные пики, погружений в глубины океана, экспедиций через девственные джунгли и проч. Немало здесь и книжонок из серии «Помоги себе сам» (как стать лучше, сильнее, выносливее, как нарастить мускулы, как заставить людей прислушиваться к тебе), а также руководств по низкоуглеводной и кетогенной [72] диете. В углу – велотренажер «Пелотон» с огромным монитором и подключением к Интернету (рядом на полу специальные туфли для занятий), а также коврик для йоги и гантели. Все говорит о том, что стареющий олимпийский чемпион обрюзг, отрастил живот и очень из-за этого комплексует. При мысли об этом я испытываю приступ злорадства. Так ему и надо!..

На стеклянном столе стоит моноблок «Ай-Мак» с большим вогнутым экраном. У меня вдруг появляется ощущение, что Дейзи и Джон Риттенберг живут в этом доме совсем недавно. Все здесь какое-то слишком новое.

Я поворачиваюсь, чтобы выйти из кабинета, но мое внимание внезапно привлекает одна из фотографий. Изображенная на ней вершина хорошо мне знакома. Это та самая гора, у подножия которой я выросла. На ее склоне раскинулся горнолыжный курорт мирового класса, а всего в двух часах езды к югу от него находится городок, куда переехал мой отец, когда администрация курорта предложила ему работу. Папа был «инженером по санитарной профилактике» и трудился на водоочистительной станции, куда поступали канализационные стоки курортного поселка.

Мой мозг заволакивает багровая пелена. Словно наяву я слышу голоса одноклассников, которые наперебой дразнили меня с первого же школьного дня. «Папа Катарины Говнович работает на говняном заводе! Эй, Катарина Фекалович, как зовут твою собачку? Дворняжка-Фекашка?» Я слышу взрывы издевательского смеха и чувствую в груди старую боль и обиду. Я снова становлюсь прыщавой и толстой, и мои глаза наполняются жгучими слезами. Когда-то давно, когда я возвращалась из школы заплаканная, мама обнимала меня, прижимала к груди и говорила, что на самом деле я красавица.

Господи, как же мне не хватает ее сейчас!

Я поспешно выхожу из кабинета и захлопываю за собой дверь, оставляя глумливых хохочущих богатеньких детей внутри. Тех самых детей, чьи дома убирала моя мама, чьи постели она стелила, чью одежду она стирала и развешивала в гардеробных.

Хозяйская спальня отделана в мягких серых тонах. Дневной свет заливает комнату сквозь большие окна. К спальне примыкает ванная комната и гардеробная. Поглядывая одним глазом на таймер, я вхожу в спальню и останавливаюсь, впитывая царящую здесь атмосферу. Мой взгляд падает на огромную двуспальную кровать. Я делаю шаг и склоняюсь над ночным столиком, на котором лежит упаковка салфеток и какая-то книга. Я беру ее в руки и вижу, что это воспоминания популярного режиссера о постановке реалити-шоу о жизни богатых домохозяек. Похоже, на этой стороне спит Дейзи… Мой взгляд устремляется на половину Джона. Вот, значит, где они занимаются сексом, может, и ребенка тоже здесь зачали…

Я словно каменею изнутри. Я чувствую тяжесть в желудке, словно там лежит холодное чугунное ядро.

В моих ушах снова раздается голос моей психоаналитички. Она спрашивает: «Почему, Кит? Почему ты все это чувствуешь? Почему поступаешь так, а не иначе? Попробуй написать почему, и, быть может, в конце концов тебе откроется какая-то новая истина!»

Но сама себе я таких вопросов не задаю. Я прекрасно знаю почему. И истина мне уже открылась. Я словно провалилась в кроличью нору и оказалась в лабиринте извилистых, уходящих в темноту ходов, которые ведут в сводчатые подземные комнаты, уставленные кривыми, как в комнате смеха, зеркалами. И в каждом из них я вижу себя. Мои отражения размножены как в калейдоскопе. Вот одно из них. Я смотрю на него и узнаю толстую, унылую тринадцатилетнюю Катарину Попович. Каким-то образом я ухитрилась забыть о ее существовании, но сейчас она вернулась и стоит передо мной как живая.

А вот это Катарина, которая получала хорошие отметки, но, как только я поворачиваюсь к ней, у меня в ушах начинает шуметь, а Катарина-отличница бросает школу и исчезает в тумане.

Потом я вижу Кит-уборщицу, у которой полным-полно друзей и которая вполне довольна жизнью, потому что ей не надо соответствовать никаким требованиям, Кит, которая умеет становиться невидимой. А еще я вижу Кит, которая вместе со всей любительской труппой выходит на сцену в лучах театральных софитов: она играет, меняет маски, вживается в разные роли. Я вижу Кит летом, когда она импровизирует прямо на улице, увлекая случайных зрителей интерактивным театральным представлением или просто надувая воздушные шарики для детей… Есть и другие Кит и Катарины, но мне никак не удается рассмотреть их как следует. Они стремительно скользят из одного зеркала в другое, прячутся в темноте подземных коридоров и оттуда следят за мной, манят, шепчут что-то едва уловимое.